Баба Нюра на все Лизуньки славилась своим самогоном. Со всех окрестных дворов к ней ручейками стекались нерадивые работяги в надежде раздобыть живительную влагу.
Петрович был не исключением. В этот день все было не на стороне страдающего алкоголика. Солнце уже в 6 утра светило ярко и жарко, усугубляя и без того сильную жажду.
Дорога до бабы Нюры казалась вечностью, а ведь еще надо было не попасться на глаза Зинке.
Сжимая потной ладошкой аванс, выпивоха забарабанил в окно бабе Нюре. Пока старушка, шаркая тапками, шла открывать дверь, он краем глаза заметил у поворота тучную фигуру.
Зинка! Заметила ли?
Основательная и монументальная, жена надвигалась как танк - неотвратимо и бесстрашно.
Надо срочно спрятаться!
– Погодь, милый, ты чего взъерепенился? – шамкая беззубым ртом причитала старушка.
– Беда, баб Нюр! Спрячь меня от Зинки, а? – на ходу бросил Петрович, скидывая пыльные ботинки, и шмыгнул в комнату.
Там он заприметил старый двустворчатый шкаф и нырнул в его спасительное чрево, гулко прикрыв за собой дверцу. Ценой небольшого искривления позвоночника и косоглазия он умудрился почти удобно разместиться в шкафу и попытался разглядеть сквозь узкую щель между дверцами хоть что-нибудь. Сердце отвратительно стучало об самые ребра.
Так и есть! Зина прекрасно знала проторенную тропку к бабуле с живительной влагой и именно сюда направлялась в поисках своего выпивохи. Дверь дома открылась, пропуская внутрь Зинку. Она сложила на пышной груди красные от частого мытья руки и придавила бабушку авторитетом.
– Здорово, баб Нюр! Алкоголик мой, ирод проклятый, заходил сегодня?
В шкафу Петрович молился о даровании ему сейчас смиренного молчания: “Господи, помоги мне не заорать от страха!”
– Пойдем-ка во двор, потолкуем, – сбитая с толку бабушка не знала, чью ей сторону принять. Ее и без того не любили бабы, а тут еще такое – чужого мужика выгораживать.
По спине Петровича потекла противная струйка пота, во рту пересохло, как в пустыне Гоби, а сердце стучало так громко, что он всерьез испугался, как бы оно его не выдало.
Дверь тихонько щелкнула замком, выпуская женщин в коридор. Петрович выждал еще минуту или две, показавшихся ему целой вечностью, и решил, что можно уже выбираться из укрытия.
Отворил дверцу, а та жалобно и длинно заскрипела. С трудом выпростав на свободу сначала одну онемевшую ногу, затем другую, он заелозил на пятой точке, силясь встать, пока, наконец, не поднял глаза кверху.
На него, не двигаясь и не мигая, смотрела Зина, присевшая на краешек стола, а в руках у нее зажат прут, которым она погоняла корову. По лицу Петровича разлилась некоторая бледность.
– Зина, – пролепетал он, с ужасом осознавая, что “писец” подкрался незаметно.
– Ну здравствуй, алкоголик проклятый, – ответила та.
Долго думать не пришлось. С сайгачьей прытью Петрович выскочил из шкафа и бросился наутек.
Дыхание сбилось, кровь прилила к голове и бешено стучала. Не разбирая дороги, Петрович улепетывал от Зинки огородами, поскальзываясь на мокрой от росы траве. Споткнулся о брошенную лопату и рухнул ничком на мать-сыру-землю. Тут и Зинка подоспела.
Никогда и нигде вы не найдёте более беспощадного существа, чем женщина супротив алкоголика!
Зинка охаживала Петровича прутом что было мочи, приговаривая: “Будешь еще пить?!”. Исполосовала рубаху в лохмотья, надрала зад до румяного блеска. Только спустя полчаса она выдохлась и Петрович пополз, наконец, на четвереньках домой.
Говорят, с той поры он пить навсегда бросил.
